Сокращается ли насилие в обществе?
Сталкиваясь с бесконечным потоком новостей о войнах, преступности и терроризме, нетрудно поверить, что мы живем в самый страшный период в истории человечества. Но Стивен Пинкер в своей новой удивительной и захватывающей книге показывает, что на самом деле все обстоит ровно наоборот: на протяжении тысячелетий насилие сокращается, и мы, по всей вероятности, живем в самое мирное время за всю историю существования нашего вида.
Публикуем отрывок из книги Пинкера, в котором он рассматривает вопрос трансформации насилия в разных социальных слоях общества.
Стивен Пинкер - "Лучшее в нас" Издательство Альпина Диджитал
Самое поразительное в уменьшении числа убийств в Европе — изменения социально-экономического профиля этого преступления. Сотни лет назад богатые не уступали бедным в агрессивности, а то и превосходили их. Благородные господа носили мечи и, не раздумывая, пускали их в ход, чтобы поквитаться с обидчиком. Дворяне путешествовали в компании вассалов (по совместительству телохранителей), так что публичное оскорбление или месть за оскорбление могла перерасти в кровавую уличную драку между бандами аристократов (сцена, с которой начинается «Ромео и Джульетта»).
Экономист Грегори Кларк изучил записи о смертях английских аристократов с позднего Средневековья до начала Промышленной революции. Я представил обработанные им данные на рис. 3–7, из них видно, что в XIV и XV в. в Англии насильственной смертью погибало невероятное количество благородных особ — 26%. Это близко к среднему уровню дописьменных культур. До однозначных величин процент убийств снижается только к началу XVIII столетия. Сегодня, разумеется, он почти равен нулю.
Процент насильственных смертей английских аристократов мужского пола, 1330–1829 гг.
Процент убийств оставался ощутимо высоким, даже в XVIII и XIX в. насилие было частью жизни респектабельных членов общества, таких как Александр Гамильтон и Аарон Берр. Босуэлл цитирует высказывание Сэмюэла Джонсона, которому явно не составляло труда защитить себя словами: «Я поколотил многих, остальным хватило ума держать язык за зубами».
С течением времени представители высших классов стали воздерживаться от применения силы по отношению друг к другу, но, поскольку закон их защищал, сохраняли за собой право поднимать руку на тех, кто ниже по положению. Еще в 1859 г. автор изданной в Британии книги «Обычаи приличного общества» (The Habits of a Good Society) советовал:
Есть люди, образумить которых может только физическое наказание, и с таковыми нам придется в жизни столкнуться. Когда неуклюжий лодочник оскорбляет леди или пронырливый извозчик досаждает ей, один хороший удар уладит дело… Поэтому мужчина, джентльмен он или нет, должен научиться боксировать…
Правил тут немного, и опираются они на элементарный здравый смысл. Бей сильно, бей прямо, бей внезапно; одной рукой блокируй удары, второй наноси их сам. Джентльмены не должны драться друг с другом; искусство бокса пригодится, чтобы наказать наглого здоровяка из низшего класса.
Общий спад насилия в Европе предварялся спадом насилия среди элит. Сегодня статистика каждой европейской страны показывает, что львиная доля убийств и других насильственных преступлений совершается представителями низших социально-экономических классов.
Первая очевидная причина такого смещения — то, что в Средние века насилие помогало достичь высокого статуса. Журналист Стивен Сэйлер приводит один разговор, состоявшийся в Англии в начале XX в.: «Почетный член Британской палаты лордов сетовал, что премьер-министр Ллойд Джордж возводит в рыцарское достоинство нуворишей, только что купивших себе большие поместья. А когда его самого спросили: «Ну, а как ваш предок стал лордом?» — он сурово ответил: «С помощью боевого топора, сэр, с помощью боевого топора!»».
Постепенно высшие классы откладывали свои боевые топоры, разоружали свиту и прекращали боксировать с лодочниками и извозчиками, а средние классы следовали их примеру
Последних, конечно, усмирил не королевский двор, а другие культурные силы. Служба на фабриках и в конторах заставляла учиться правилам приличия. Процессы демократизации позволили им солидаризироваться с органами управления и общественными институтами и дали возможность обращаться в суд для разрешения конфликтов. А затем появилась муниципальная полиция, основанная в 1828 г. в Лондоне сэром Робертом Пилем. С тех самых пор английских полицейских называют «бобби» — уменьшительное от Роберт.
Насилие сегодня коррелирует с низким социально-экономическим статусом в основном потому, что элиты и средний класс добиваются справедливости через систему правосудия, в то время как низшие классы прибегают к решениям, которые исследователи называют «помоги себе сам».
Речь не о книгах вроде «Женщины, которые любят слишком сильно» или «Куриный бульон для души» — под этим термином подразумеваются самосуд, линчевание, вигилантизм и другие формы насильственного возмездия, с помощью которых люди поддерживают справедливость в условиях невмешательства государства.
В известной статье «Преступление как социальный контроль» социолог права Дональд Блэк показывает: то, что мы называем преступлением, с точки зрения его исполнителя — восстановление справедливости. Блэк начинает со статистики, давно известной криминологам: только небольшая доля убийств (вероятно, не более 10%) совершается в практических целях, например убийство хозяина дома в процессе ограбления, полисмена в момент ареста или жертвы грабежа или изнасилования (потому что мертвые не болтают). Самый же частый мотив убийств — моральный: месть за оскорбление, эскалация семейного конфликта, наказание неверного или уходящего любовника и прочие акты ревности, мести и самозащиты. Блэк цитирует некоторые дела из судебных архивов Хьюстона:
Один молодой человек убил своего брата во время жаркой ссоры из-за того, что тот приставал с сексуальными намерениями к их младшим сестрам. Мужчина убил жену, поскольку она «спровоцировала» его, когда они ругались по поводу оплаты счетов. Женщина убила мужа за то, что тот ударил ее дочь (свою падчерицу), другая женщина убила своего 21-летнего сына, потому что он «шлялся с гомосексуалистами и употреблял наркотики». Два человека погибли от ран, полученных в драке из-за парковочного места.
Большинство убийств, замечает Блэк, в действительности представляют собой разновидность смертной казни, когда роль судьи, присяжных и палача выполняет одно частное лицо. Это напоминает нам, что наше отношение к акту насилия зависит от того, с какой вершины треугольника насилия мы на него смотрим. Подумайте о мужчине, арестованном и привлеченном к ответственности за избиение любовника своей жены.
С точки зрения закона преступник здесь муж, а жертва — общество, которое теперь добивается правосудия (на что указывает именование судебных дел: «Народ против Джона Доу»). Однако, с точки зрения любовника, преступник — муж, а он сам — жертва; если муж ускользнет из лап правосудия с помощью оправдательного приговора, досудебного соглашения или аннуляции процесса, это будет несправедливо: ведь любовнику запрещено мстить в ответ.
А с точки зрения мужа, пострадал как раз он (ему изменили), агрессор — любовник, а справедливость уже восторжествовала; но теперь муж становится жертвой уже второго акта насилия, где агрессор — государство, а любовник — его пособник. Блэк пишет:
Часто убийцы словно сами решают отдать свою судьбу в руки власти; многие терпеливо ждут прибытия полиции, некоторые даже сами сообщают о совершенном преступлении… В таких случаях, конечно, этих людей можно рассматривать как мучеников. Как и рабочие, нарушающие запрет на забастовки и рискующие попасть в тюрьму, и другие граждане, отрицающие закон по принципиальным соображениям, они делают то, что считают правильным, и готовы понести всю тяжесть наказания.
Наблюдения Блэка опровергают множество догм, касающихся насилия. И первая из них та, что насилие — следствие недостатка морали и справедливости. Напротив, насилие часто бывает следствием избытка морали и чувства справедливости, по крайней мере как это представляет себе виновник преступления. Еще одно убеждение, разделяемое многими психологами и специалистами по общественному здоровью: насилие — это своего рода болезнь. Но санитарно-гигиеническая теория насилия пренебрегает основным определением болезни.
Болезнь — это нарушение, причиняющее человеку страдание. А даже самые агрессивные люди настаивают, что с ними все в порядке; это жертвы и свидетели считают, что что-то не так. Третье сомнительное убеждение заключается в том, что представители низшего класса агрессивны, поскольку нуждаются финансово (например, крадут еду, чтобы накормить детей) или потому, что они таким образом демонстрируют обществу свой протест. Насилие среди мужчин, принадлежащих к низшим классам, действительно может давать выход ярости, но направлена она не на общество в целом, а на поганца, который поцарапал машину и прилюдно унизил мстителя.
В заметке, написанной по следам статьи Блэка и названной «Сокращение числа убийств среди представителей элит», криминолог Марк Куни показал, что многие низкостатусные личности — бедные, необразованные, не имеющие семьи, а также представители меньшинств — живут, по сути, вне государства.
Некоторые зарабатывают на жизнь незаконной деятельностью — продажей наркотиков или краденого, азартной игрой и проституцией — и потому не могут обратиться в суд или вызвать полицию, чтобы защитить свои интересы в экономических спорах. В этом отношении они схожи с высокостатусными мафиози, наркобаронами или контрабандистами: тем тоже приходится прибегать к насилию.
Люди с низким статусом обходятся без помощи государства и по другой причине: правовая система часто так же враждебна к ним, как и они к ней. Блэк и Куни пишут, что, сталкиваясь с бедными афроамериканцами, полицейские «колеблются между равнодушием и неприязнью, не желая быть вовлеченными в их разборки, но, если уж приходится вмешаться, действуют предельно жестко». Судьи и прокуроры тоже «часто не заинтересованы в разрешении споров среди людей с низким социально-экономическим статусом и обычно стараются отделаться от них как можно скорее, причем, как считают вовлеченные стороны, с неудовлетворительным обвинительным уклоном». Журналистка Хизер Макдональд цитирует сержанта полиции из Гарлема:
В прошлые выходные один известный на весь район придурок ударил ребенка. В ответ вся его семья собралась у квартиры обидчика. Сестры жертвы выбили дверь, но его мать избила сестер до полусмерти, оставив их истекать кровью на полу. Драку затеяла семья жертвы: я мог бы привлечь их к ответственности за нарушение неприкосновенности жилища. Но, с другой стороны, мать преступника виновна в жестоком избиении. Все они — отбросы общества, мусор с улиц. Они добиваются справедливости своими способами. Я сказал им: «Мы можем все вместе отправиться в тюрьму или поставить на этом точку». А иначе шестеро человек оказалось бы в тюрьме за свои идиотские поступки — и окружной прокурор был бы вне себя! Да никто из них все равно не пришел бы в суд.
Неудивительно, что люди, занимающие в обществе низкое положение, не прибегают к законам и не доверяют им, предпочитая старые добрые альтернативы — самосуд и кодекс чести. […] Другими словами, исторический процесс цивилизации не устранил насилие полностью, но отодвинул его на социально-экономическую обочину.
Отрывок из книги публикуется в том виде, в котором его предоставляет издатель. Незначительные сокращения обозначены многоточием в квадратных скобках.
Обсудим?
Смотрите также:
